Мурнау, один из персонажей «Диптиха», уже дважды изданного в России графического романа Алексея Трошина, пережил Первую Мировую Войну и вернулся домой, в Германию. Точнее, в Веймарскую республику, так с 1918-го по 1933-й называлось германское государство, пытавшееся существовать на принципах конституционной демократии. Данное «европейское новообразование» создавалось на руинах развалившейся империи, последним и самым грандиозным унижением для которой стал Версальский мир. Республику регулярно сотрясали путчи и попытки переворотов, которые демократично подавлялись оружием, но к 1924-му наступило некое подобие стабильности, повлекшее более-менее приемлемый уровень жизни и, как это часто бывает, вылившееся в кратковременный расцвет нового и прогрессивного искусства, когда новаторские приёмы проникали в живопись и зарождающийся кинематограф. Усилия немецких творцов сформировали движение «новой вещественности», в рамках которого авторы дискутировали с модным авангардным искусством и обнажали свой травмирующий опыт, полученный в Первой Мировой, окончившейся для них в основном чувством национального позора и великого перелома. Судя по фамилии, Мурнау вроде как должен был пойти в кинематограф и снимать культовые ужастики типа «Носферату, симфония ужаса», но нет, этот корги занят тем, что переносит на холст свои фронтовые видения, представляя на суд публики картины в жанре «антивоенный манифест», что, безусловно, роднит его с Отто Диском и другими лидерами «новой вещественности». А ещё Мурнау пьёт, читает Эрнста Юнгера (на тот момент ещё не ставшего идеологом национал-социализма), встречается с фронтовыми товарищами, гуляет по улице, пытается продать свои картины, мучается от любви к Марте, которую увез от него «денежный мешок», способный, в отличие от бывшего лётчика, обеспечить красавице лучшую и яркую жизнь. В общем, никак не может вписаться в новое время, разделившее мир между двумя ужасными войнами.

Сложно подобрать более точную метафору для 1993-го года, чем горящий дом, олицетворяющий перелом, уничтожение старого и полную неопределённость. И если в макрокосме России этой метафорой является Белый Дом, расстрелянный по приказу Ельцина в октябре 93-го, то в микрокосме комикса Ольги Лаврентьевой в этой роли выступает Зелёный Дом, дача недалеко от Финского Залива. Белый Дом был растерзан снарядами танков, оставившими на его фасаде узоры копоти, вглядываясь в которые как в тест Роршаха, люди пытались понять, что их ждёт в будущем. Зелёный дом стал жертвой поджога. Ольга, её брат, мама, пара и бабушка были вынуждены перебраться на время в Серый Дом, в котором когда-то уже жили. И где под обрывки безрадостных диалогов взрослых, доносящихся из-за стены (убили…спился…наркоман…бандит…непонятно, как и на что жить дальше?) брат и сестра начинают исследовать окружающее их пространство Карельского перешейка, уникальной области на карте нашей страны, где история народов и отдельных людей запуталась как-то особенно причудливо. Две войны, Русско-Финская и Великая Отечественная, перепахали эти места, изменили ландшафт, языки, архитектуру, даже, кажется, саму атмосферу. Но, если включить воображение и хорошенько разгрести слой золы, пепла и земли, если бросить вызов наступающему с берега моря камышу, то можно разглядеть множество артефактов былых времен, валяющихся прямо под ногами. А ещё можно сделать эти артефакты, равно как и диалоги взрослых, новостной шум и газетные хроники частью большой, придуманной истории. В которой запросто может фигурировать самый настоящий клад, оставленный кем-то из предыдущих обитателей Серого Дома.