Еврейские авторы нередко используют элементы нацисткой пропаганды, что называется, «от обратного». Видятся в этом не только отголоски деструктивного опыта, навсегда засевшего в ДНК, но и своеобразная ирония, под стать той, которую можно обнаружить в еврейских анекдотах. Например, Арт Шпигельман создавал образы героев своего «Мауса» по мотивам агитационных речей лидеров Рейха, клеймивших Микки Мауса как элемент вражеской, американской пропаганды. А Уилл Айснер пошёл дальше и сравнил людей с тараканами, примерно так, как это делалось в рамках проекта по расчеловечиванию евреев в глазах немецких граждан. Но если Гитлер и Ко делали это для того, чтобы на «законных основаниях» уничтожать сотни тысяч людей, то Айснер прибег к этому сравнению для того, чтобы показать – всем мы творения божьи и все мы мотивированы только одним. Желанием жить. Хотя, если подумать, тот самый бог, с которым герои Уилла заключали когда-то контракт, для тараканов создал гораздо лучшие условия. Ведь чего может опасаться рыжий усач? Ну, максимум, тапка и дихлофоса, а так ему даже ядерная война нипочём. А с человеком всё серьезнее, угрозы для его жизни поджидают на каждом шагу, да и создатель (зачем-то) вложил в голову разум и сознание, заставляющие думать о будущем. Отец-вседержитель придумал войны, социальное неравенство и экономические катастрофы, сотрясающие общество, заставляющие людей мигрировать в поисках лучшей жизни. Честное слово, подумаешь об этом – и начинаешь немного завидовать тараканам.

Ты видишь: в тех местах свирепствует судьба,
И сердце цепенеет и крошится.
Но держит всех незримая Скоба,
Что в коврике зелёном копошится.

Не вытравить тот сладкий липкий след
И эти знаки полудетской ласки,
Что навсегда останутся, как бред,
Как в темноте рассказанные сказки.

Невинность тайн, теснящихся вовне.
Сортира сон, посыпанного хлоркой.
Невинность грязи, что уснет к зиме,
Подернута сверкающею коркой.

Узнав о существовании романа, главный герой которого сражается на фронтах Великой Отечественной против Карлсона при поддержке персонажей русских народных сказок, я тут же сказал: «Дайте два!». В смысле, два тома «Мифогенной любви каст», так называлось это произведение Павла Пепперштейна и Сергея Ануфриева (участвовал в написании только первого тома). Найти которое, кстати, в виде двухтомника от издательства «Ad Marginem» в 2003-м году оказалось ой как не просто: пришлось объехать крупные и мелкие книжные магазины Москвы, внутри которых, в броуновском движении читателей мне всё чаще попадались люди, спрашивавшие эти же самые книги, удручённо глядевшие в глаза разводящих руками продавцов и убегавшие дальше, на тихий зов «вроде в «Фаланстер» завезли!». В результате искомый двухтомник оказался у меня. Сочинение это, признаться, оставило двоякое впечатление. С одной стороны, плотный, сконцентрированный на тысяче страниц поток галлюцинаций выглядел шуткой, которая явно затянулась. С другой стороны, авторы остроумно играли с текстом и образами, выстраивая из каноничного соцреализма метафизическую летопись войны, в которой поводов для гордости за героев и желания оскорбиться возникало практически в равных пропорциях. С тех пор словосочетание «Мифогенная любовь каст» обрело широкую известность в узких кругах, а парторг Владимир Петрович Дунаев стал фигурой уровня Василия Тёркина и Чапаева (то есть, обрёл мифологическое воплощение).

Сценарии того, как будет существовать человечество после тотального Армагеддона (в любой его форме, будь то ядерная война, природная или техногенная катастрофы, вмешательство могущественных высших сил) на 99,9% выглядят примерно одинаково. Понятно, что только недалекие утописты нафантазируют абсолютно нежизнеспособную модель общества, в котором граждане возьмутся за руки и за ум, откажутся от оружия, будут помогать друг другу и попробуют построить новый мир на принципах любви и уважения. В реальности сбудутся наиболее мрачные, они же максимально реалистичные прогнозы: при тотальном главенстве принципа «выживает сильнейший» воцарится насилие, которое можно обуздать только организованным насилием, про права лучше забыть, а жизнь человека будет иметь цену только в том случае, если этот человек способен приносить новому обществу пользу. В любой форме. И об этом стоит помнить, потому что апокалипсис пробудит в выживших самые низменные инстинкты. Взглянуть на очередной «постмир», подчиненный вышеперечисленным законам, нам предлагается в манге «Огненный удар» Тацуки Фудзимото. Имя этого мангаки прогремело в связи с бешеным успехом «Человека-Бензопилы» (в России только первый том этой серии продан немыслимым тиражом в 150 000 экземпляров), которого хейтили и на котором хайпили, быстро выведя историю о демонах и одержимости в разряд культа. Между тем всё, за что можно любить и ненавидеть историю Дэндзи и Ко, хорошо прослеживается и в дебютной работе Фудзимото, с поправкой на то, что в «Огненном ударе» Тацуки явно себя ни в чём не сдерживал и выходил за все возможные границы, касаясь тем, от которых многим читателям может стать не по себе.