Фамилия «Сурвило» происходит от названия некогда польской, а ныне белорусской деревни Сурвилы, откуда были родом предки героев нового графического романа Ольги Лаврентьевой. Также существует версия, что происхождение фамилии стоит поискать в финском языке, там слово «survi» означало «рога». И этот вариант тоже имеет право на существование, потому что жизнь персонажей неразрывно связана с Ленинградом/Петербургом, а там и до Финляндии рукой понять. Но, когда я читал этот роман, у меня в голове всё время вертелось другое слово: английское «survive», «выжить». Вертелось не только потому, что созвучно (хотя и это тоже), а из-за того, что его смысл очень подходит этой истории.

По сути, слегка повзрослевшие герои романа «ШУВ» слушают биографию своей бабушки, Валентины Викентьевны Сурвило, рассказанную ей самой. Также в конце (да, забегу ненадолго туда) они, будучи уже взрослыми людьми, предпринимают попытки найти места на родовой карте своей семьи, упоминавшиеся в тех рассказах: деревни Дымокарь и Сурвилы. Но первой уже нет, а во второй, явно готовой последовать за Дымокарью, никто ничего не помнит. Безостановочное время вообще очень ненадежный «фиксатор» простых людских историй, ему не до них. Единственная надежда: память человека, его воспоминания, переданные следующим поколениям и образующие родовую нить, на которую накручены узелки ошибок, трагедий, тревог и редких счастливых моментов, всего того, что однажды, как и эти деревеньки и всё вокруг, уйдёт в землю и навсегда исчезнет, если это не сохранить, не передать по семейной цепочке. Впрочем, в «Сурвило» говорится не только о делах семейных, не предназначенных для стороннего человека – здесь на примере одной биографии показан огромный период истории нашей страны. Период, требующий как раз тех самых навыков «выживания», сформировавший у Валентины/Вали глубоко въевшиеся страхи (вроде страха потери близких) и чёткое убеждение, что она «живёт за всех», проживает жизни отнятых у неё репрессиями и войной близких вместо них самих.

Короткие и вполне счастливые будни первой главы, в которой нас знакомят с сёстрами Валей и Лялей, их родителями и родственниками, оборачиваются трагедией, когда ради большой квартиры (впрочем, эта лишь версия, главная героиня не спешит наговаривать зазря, без неопровержимых фактов) чекисты записывают отца девочек в польские шпионы, что в те годы заканчивалось быстрым судом и расстрелом. Затем следуют ссылка в Башкирию, показавшую героиням и природную, и человеческую лютость: жизнь по чьим-то холодным углам, одни валенки на двоих, презрение со стороны «правильных комсомольцев и коммунистов» к детям «врага народа», нищета и голод. Который, однако, подготовил к другому надвигающемуся ужасу – войне и блокаде Ленинграда. Переезжавшая сюда по стечению обстоятельств Валя попадает санитаркой в госпиталь и самые страшные дни блокады проживает в замкнутом пространстве режимного объекта, в маленьком, но настоящем аду, где голод вызывает безумие, где невесомые трупы умерших за ночь нужно вытаскивать и складывать в сарае. Это самая жуткая часть романа, хотя в ней все ужасы блокадной зимы (каннибализм и так далее) проходят где-то далеко, волной слухов, что делает их только страшнее. Послевоенное время – это история о поиске своего места, о постоянном преодолении клейма «дочь врага народа», о появлении новой семьи, так сказать, «взамен» старой, истаявшей в лагерях, ссылках и болезнях. Жизнь, многие моменты которой были прожиты ради одного-единственного письма со словом «реабилитирован», ради допуска в архивы, где можно увидеть тонюсенькое, собранное буквально  из воздуха уголовное дело, решившее, кому жить, а кому умереть. И когда невольно задумываешься, а сколько таких «обычных жизней» прожито, становится как минимум неуютно, очень трудно сейчас всё вышеописанное называть «обычным». Но, помню, как моя прабабушка, рассказывая о своей судьбе, зацепившей ещё и революцию с гражданской войной, на мои детские комментарии типа «да как такое вообще возможно?» пожимала плечами и говорила «Да все так жили».

Если уж деревни умирают и исчезают, что уж говорить о человеческой памяти? Но она оказывается невероятно крепкой, закаленной. Хотя всё же какие-то моменты в ней истончаются, начинают исчезать, переплетаться с другими эпизодами. Изобретая свой особый графический язык, Ольга Лаврентьева честно показывает, как размываются, «кружат» те или образы, сливаясь с другими – это придает истории динамику, движение, персонифицирует показанные события, показывает, насколько далеки они от настоящего времени. Но важную роль играют и статичные моменты, навсегда застывшие мерила того или иного поворота судьбы — лица родных, занесенные снегом питерские здания, горы тел, напоминающих больше не людей, а сухой валежник. Есть и чисто сновидческие, ускользающие видения, недаром «Сурвило» начинается со сцены сбывшегося в итоге сна, той «сказки», которая наверняка передается из уст в уста в каждой семье. И всё это намертво скреплено материальными предметами – справками, грамотами, плакатами, флагами, формулярами, предметами скудного интерьера. Видно, что художница проделала огромную работу, восстанавливая всё это, пытаясь перенести на бумагу приметы и артефакты того времени. Всё это складывается в групповой портрет нескольких поколений, дополненный строками песен, воем сирены, криками, плачем, грохотом канонады и победного фейерверка. Вписанные в графическое пространство, эти звуки из уже навсегда замолкшей эпохи вдруг оживают. В монохромной графике Ольги всё же, по понятным причинам, превалирует чёрный цвет, он задаёт настроение, пугает и завораживает. Есть страницы, состоящие из него практически на девяносто процентов, и ты понимаешь, почему так было нужно – здесь и глубина боли, и отчаяние, и человеческое горе, которое в итоге не уничтожает главную героиню, а придаёт ей сил. Так что книга выглядит мрачно, но она всё же о силе и о надежде, она не подавляет читателя, а оставляет его в итоге на каком-то душевном подъёме, с большой вероятностью, со слезами на глазах.

В «историческом» споре «комикс или графический роман?» у адептов последнего появился сильнейший аргумент. Действительно, «Сурвило» вообще не тянет назвать «комиксом», это именно большое, серьезное произведение на стыке литературы и графики, большой роман, являющийся практически готовой основой для художественного фильма, лишь бы нашелся тот, что сохранит и перенесёт на экран его атмосферу и визуальный стиль. Возможно, это одна из главных книг года, причём не только в стане любителей «нарисованных картинок». Издана она соответственно — в твёрдой обложке формата 170х240мм, здесь 312 страниц. Не сильно ошибусь, что при выборе формата и оформления был некий издательский расчёт на то, что том заинтересует любителей «настоящей лит-ры», увидевших его на полке книжного и взявших в руки с мыслью «хм, это может быть интересно». Так оно и есть, это отличная, искренняя книга, заставляющая вас делать самое главное – чувствовать.

https://boomkniga.ru